когда он войдёт в сибири
в дверь шкафа, окрашенную мирром,
твоими слезами,
ты отвернёшься от зеркала к нему на встречу,
боясь в отражении оставить открытым меня.
и ты не прочтёшь
отравленных мною писем,
и ты не коснёшься
следов на бумаге меня,
и ты не проверишь его входяшего тело
наполненное осенним снегом,
и ты не пронзишь конверты
облизанной мне стрелой.
когда он выйдет из пыли,
отряхивая идею шкафа,
ты подаришь ему свою улыбку,
ты маленькая и чужая,
забудешь об остальном меня.
когда он выйдет из пыли,
из ящиков, в коих был запакован,
ты закричишь, возможно.
ну, правда, скучала ведь.
и ты не прочтёшь
отравленных мною писем,
и ты не коснёшься
следов на бумаге меня,
и ты не проверишь его входяшего тело
наполненное осенним снегом,
и ты не пронзишь конверты
облизанные стрелой.
когда он прийдет, забытый,
он больше не будет забытый
бой, он будет тебе уютный,
он будет тебе прекрасней.
он больше не будет сниться,
он больше не будет плакать,
ему предстоит историк.
ему предстоит кричать.
ведь если в глубокой луже,
как море, и с муравьями,
он встретит мои останки,
похоронят-то не меня,
и потому ты и не прочтёшь
отравленных мною писем,
и ты не коснёшься
следов на бумаге меня,
и ты не проверишь его входяшего тело
наполненное осенним светом,
и ты не пронзишь конверты
ножом для бесплодных. я
приду к тебе теплой ночью,
когда ты опять болеешь,
приду тебе сниться снова,
теперь пришла моя очередь.
попробуем спрятать мёд.
теперь не люби меня.