с лёгким чувством тошноты узнавания и понимания читаю и перечитываю радостно купленного на бу!фесте Агамбена и его удушающее определение человеческой сущности; здесь вся подозрительность современной гуманитарной науки - в необходимом для этого понимания умении отстраниться от самой человеческой природы и посмотреть на поле исследования - свою собственное прыщавое подростковое лицо - на расстоянии вытянутой руки, сверху-справа, путём слепой съёмки на сжатый в потной руке гаджет; как на не-себя, не-сейчас.
в Горгоне, о которой он пишет в какой-то из первых глав "...после Освенцима", и в том горизонте событий, который человек минует, заглянув в её лицо, я начинаю смутно видеть что-то ужасно знакомое, о чём говорил мой отец, исследуя стремление сапиенса отринуть собственную природу, о чём мне говорит моя сестра в своём бессловесном бытии, поедая банан или радуясь щекотке.
а дальше я уже даю волю метафизической интоксикации, не читайте:
атлантическому обществу был необходим герой с вибраниумовым щитом, дабы отсечь агамбеновскую голову горгоны - короткий путь к тому, что привыкли называть пустотой, и что на самом деле является чёрной дырой нашего собственного тела, живущего и не отказывающегося жить вне тех пределов, которую мы привыкли приписывать человеческому, вне смыслов и именуемого, вне этики и достоинства.