Там я сидел с другом за столом. Я не знал этого мужчину, точнее, парня - он был, наверное, высоким и с короткими волосами, но не ежиком, однозначно. Наверное, это был Бэкон. Мы шутили с ним и хохотали, а еще мы пили пиво. Для меня такие сочетания вобще дики - мужик-друг и пиво, надо же.

Потом я что-то втемяшивал ему, вроде "У меня диаметрально противо... да, ты прав, у меня совсем другая ситуация. Она нужна мне не как сексуальный объект, понимаешь. Я люблю ее, хотя это не отменяет моих других связей, друг!..."

Я вдруг почувствовал искреннюю симпатию к моему собеседнику, он меня выслушивал, хлебал из горла, кивал головой, помахивал пачкой сигарет у меня перед носом, порой проваливаясь в сон и едва не задевая клюющим носом пепельницы. Потом мы друг другу били морды, так, по-дружески, очень тепло и с любовью друг к другу - я знал, что не могу ударить сильнее, и он бил меня легонько, и в перерывах мы смеялись и утирали кровь с костяшек. Все было очень мило, и потом мы снова сели за стол. Друг поставил на стол два графина и водку - никода в жизни я не пил водку. Потом он достал длинный красивый обоюдоострый клинок. Сердце у меня ушло в пятки, я понял, о чем мы полсна говорили. Но мы продолжали шутить и смеяться - именно так, как обычно делается в книгах, вскользь, словно я действительно читал книгу, и там было написано "продолжали шутить и смеяться" - а дальше уж мозг пусть сам все приправит ассоциациями. Потом друг облизал одно из ребер лезвия - просто повел по нему языком, по тупому концу, это просто. И протянул нож мне. Я, своим сильным, многим девушкам пригодившимся языком, пошел по длинному клинку, и вдруг понял, что не нож это - старинное тонкое лезвие от Жилетт! Я знал, что сейчас из моего языка хлещет кровь, наверное, но продолжал облизывать лезвие, впав в какое-то подобие экстаза. Пережив восхитительно коробящее чувство отрезанных вкусовых сосочков, вняв вкусу растекающейся крови - во сне это было так реально! - я потянулся к Роджеру Бэкону и поцеловал его сухие жесткие губы. Его колючая щека сплелась с моей скромной щетиной, и я хмыкнул, проникая глубоко в его рот своим окровавленным располосованным языком. Я обнял его широкие плечи, закрыл глаза - едва ли не впервые за всю мою жизнь сделал это во время поцелуя, - а открыл от странного ощущения... Щеки моего друга стали вроде как холоднее. Открыв глаза, я увидел истину - целовал я Девушку. Я думаю, она поймет, что это - она, ибо я о ней много думаю в последнее время. Я понял, что ее рот уже полон моей крови, темной и почему-то полной сгустков свертывающейся материи - она сглотнула с таким звуком, с которым девушки обычно глотают совсем другие продукты мужской секреции, и я продолжил ее целовать, чувствуя, как ее зубы впиваются в мой изрешеченный лезвием язык. Скосив глаза, я увидел, что за ее спиной стоит Роджер и хохочет, запрокинув голову назад - голос я услышал только тогда, когда обратил на него внимание, это ведь был сон.

Потом Меня оторвал от Девушки какой-то водоворот, и я вновь оказался один за этим столом. Хотя, нет. Сбоку от меня сидел Урса и протягивал стакан водки - я хряпнул, и спирт ожег гневным взглядом мой язык. Урса достал иголку от шприца и спросил: ну что, будем колоть? Я замычал: не надо, хватит уже. Кровь все еще текла, сбоку я видел, что похож на ктулху или санта-клауса с красной бахромой кровавых щупалец под верхней губой - я превратил в лоскуты весь свой рот. Урса исчез, я остался один и побрел на улицу. Там было холодно и серопусто, как в играх с низкой детализацией и высоким уровнем тумана, который так и клубился. Мой язык распух и торчал наружу, весь, видимо, синий (Хм, Swollen tongue!). На меня вышли зеркальные отражения Бэкона - много, переменное количество, - и стали меня бить. Ну, как бьют скинхеды - жестко, с целью. Но неумело. Я тоже бил, но почему-то жалея - это ведь мои друзья, не так ли? Откуда-то взялись раскаленные железные пруты - мои глаза лопнули от температыры, не от давления. Я вдруг почуял острую ностальгию по своим глазам, они ведь красивые и карие. Видеть себя со стороны я мог, это же был сон. Я шел слепой, снова один, в этой пустоте, размахивая руками, как ваш Джонни Депп. Вдруг впереди вновь показалась Девушка - только она еще и была похожа на мою мать, а я стал маленьким ребенком, и я забрался к ней на колени, и стал оправдываться: мамочка, я же не хотел ничего плохого, я просто хотел любить, правда-правда, а мама-Девушка сказала: конечно, сынок. Конечно. Ты стал таким большим, таким тяжелым. Вот бы ты вновь стал совсем-совсем маленьким. И я стал маленьким, я лежал у нее на руках, и Она выглядела, словно Джоконда, только еще и с младенцем, и я подумал, как давно я не пил молока - а ведь кормился от груди до двух лет почти, слыхано ли. Девушка улыбнулась, и я поверил ее улыбке, а она достала нож. Уже ржавый, кривоватый, в пятнах засохшей вишневой крови, но все еще красивый - обоюдоострый. Я все понял. Спасибо, мама.

И проснулся, ощупывая свою онемевшую, как у старины Тома Робинсона, руку. Ужас.