Счастье — понятие морального сознания, обозначающее такое состояние человека, которое соответствует наибольшей внутренней удовлетворённости условиями своего бытия, полноте и осмысленности жизни, осуществлению своего человеческого назначения.
Противоположным по отношению к счастью состоянием является несчастье. В качестве признака несчастья традиционно, еще со времён древнегреческой философии, рассматривается беспокойство, которое, как присутствие неудовлетворенности, становится одним из условий для принятия решения к действию.
Иван Ефремов в научно-фантастическом романе «Час быка» так описывает своё понимание счастья:
— А из чего оно сладывается, ваше счастье?
— Из удобной, спокойной и свободной жизни с одной стороны. А также из строжайшей самодисциплины, вечной неудовлетворённости, стремления украсить жизнь, расширить познание, раздвинуть пределы мира.
— Но это же противоречит одно другому!
— Напротив, это диалектическое единство и, следовательно в нём заключено развитие!
Иван Ефремов утверждает, что счастье не может быть достигнуто без построения отношений с другими людьми. О том же говорит Антуан де Сент-Экзюпери в книге «Планета людей» — его главный герой приходит к такому выводу в последних главах книги.
Американский писатель Брайан Трейси в своей книге «Достижение максимума» называет счастье естественным природным состоянием человека. Он утверждает, что возможно «личное счастье», но искать его надо не в материальной сфере: «Самое главное ваше сокровище — это мир в душе».
Достижение мира в душе должно стать центральным принципом вашей жизни. Оно должно стать главной целью, по отношению к которой все остальные цели играют подчинённую роль. В действительности, вы можете быть по-человечески счастливы только в той мере, в которой способны достичь мира в душе.
В этой же книге утверждается, что установка «Счастлив тот, кто умирает с наибольшим количеством выигранных игрушек» — неверна. Понимание счастья субъективно (каждый определяет его по-своему), но для достижения этого состояния любому человеку достаточно устранить из своего сознания все отрицательные эмоции, от страха и беспокойства до самой разрушительной эмоции — злости. В своей книге Брайан Трейси утверждает, что счастье недостижимо без установления взаимоотношений с другими людьми.
(Так выглядит счастье по мнению Google:
)
2. Свободы.
Подавляющее большинство физических систем может находиться не в одном, а во многих состояниях, описываемых как непрерывными (например, координаты тела), так и дискретными (например, квантовые числа электрона в атоме) переменными. Независимые «направления», переменные, характеризующие состояния системы, и называются степенями свободы. Но это не то. А я о той свободе, которая еще и Свобода выбора (греч. το αύτεξούσιον или το εφ ' ημίν, лат. liberum arbitrium) — от времён Сократа и доселе спорный в философии и богословии вопрос о том обладают ли люди реальным контролем над своими решениями и поступками.
http://www.adventist.ru/pic/text/pic11.jpg">
http://blr.cult.bg/3/img/gfx/freedom.jpg">
(сиськи, к слову, видимо тоже входят в понятие свободы, так что их мы тебе тоже желаем - всегда приятных и упругих)
3. Любви.
Любовь - это интенсивное, стойкое чувство сильной привязанности, симпатии, или же по психоанализу, эмоция, подлежащая сублимации или торможению, эквивалент Эроса (Либидо).
Так же - сильное позитивное чувство к какому-либо объекту. Однако определения не всегда верны, ведь так? И потому мы хотим пожелать тебе такой любви, которой пронизаны многие песни "Битлз" - любви, полной атмосферы праздника, и в то же время содержащей в себе немного грусти - грусти светлой и приятной, ласкающей душу не хуже пемзы, которой некоторые люди трут себе пятки.
4. Стабильного и доброго Интернета без зависимости.
Ну, тут все вроде и так понятно.
5. И всяких таких маленьких штучек, которые вроде и маленькие, а приятно.
Ну, в общем, всего такого приятного, чего тебе самому захочется)
Его не с чем сравнить: он затмил все. Не он был подобен небу, но небо напоминало его красоту. Солнце было таким же светлым, как и его волосы, море было несравнимо с глубиной его мысли. Если бы я видела бесконечность, то он оказался бы больше ее. Он не был недостижимым идеалом - это идеал не мог достичь его высот. Во всем. А потом он полюбил. И стал таким же пеплом, как я. Теперь нас двое — но мы не вместе.
Я открываю свое сознание, чтобы написать здесь еще немного бреду.
Первое слово - слово, спасибо хоррорвулфу)
Слово пробудило меня проснуться и открыть сенсорные щели - в окна задувал яркий октенский свет, и мне пришлось замахать руками, чтобы разогнать тучки ярко-утренних лучей. В них заплясали нейтронные пылинки. Внезапно я понял, что печатаю словесные аккорды вроде "дло" или "вап", как на аппреджио пианино - проезжая по ними указательным или средним пальцем, ласково оттеланным янтарного цвета бархатом, чтобы не так прощупывался металл ребер жесткости. Интерес к собственному строению внезапно взорвался в моих кремниевых микросхемах - радиограмма показала, что тысячи сервомоторов готовы передвинуть меня куда угодно, ведь лишь облака света способны запылить их тонкие смазанные головки. Поршни и связки проводов, шарниры и шины - все это было так в новинку. Сила накапливалась в местных аккумуляторах, а потом пачками отправлялась в центральный координационный центр, и я ощущал ее потоки. Третье коммутаторное объединение, уютно устроившееся на подставках моего таза, сжатое ребрами и ключицами, мерно жужжало, распределяя калории по местам. Жадные едоки скрывались в темных глубинах моего тела: тысячи единиц энергии уходили в пустоту, оставляя усталость и небытие. Задумавшись о себе, я чуть не пропустило очередное облако света, нацелившееся, видимо, в мою головную конечность. Стерильный шприц зашвырнул его далеко за окно.
— Как тебе это нравится? — воскликнул забытый мною навигационный компьютер.
— Бардак! — сказал я, и процессор, расположившийся где-то у пятки, сообщил, что надо бы убраться. Завизжали газоприемники, и новые струи чистых мыслей побежали по моим нервным сосудам.
Запротестовали нижние конечности: излучение там, внизу, достигло критическо-низкой нормы, и им стало холодно. Я послал им небесную благодать в форме тапочков, подписавшись: "Алиса". По картофельному полу, полному рассыпаных шестеренок, пролетел паразит - нер-сосун, бич всех мусорщиков. А мне было наплевать на него, ведь все аккумуляционные пакеты внешнего питания у меня давно уже сели, и по-этому приходилось каждый вечер выходить из бункера загорать. Да, условные ценностные единицы на моем виртуальном сёрфере никогда не достигнут критической массы, а все из-за зорб-ботодателя, из-за которого я все мерзну да стрину в этой голодной позитронной квартире.
Хочется шламса.
"Читала ли ты Брамса?" - вопрошает рекламный плагин в моей голове, единственное, что не дает мне умереть с недоэнергу.
А тем временем в чемодане творилось страшное – Иона чинил, наверное, самую важную часть всего высокотехничного нутра чемодана – кондиционер, пока безымянная пассажирка покорно ворочалась под ним, чувствуя, как пот слизеринскими змейками течет между лопаток, и, конечно же, столь возлюбленных как писателем, так и читателем, грудей – которые, к слову, были очень даже ничего. Наконец что-то щелкнуло, и воздух загудел, просачиваясь внутрь чемодана через сотни ступеней очистки. Иона облегченно выдохнул и прохрипел не в тему: «А как тебя, собственно, зовут?»
Пассажирка подумала и сказала: «Мама называла меня Амфифлойной Сифоностеллой!»
Иона вздрогнул, перед его глазами мелькнул учебник ботаники, сообщавший, что у папоротников сифоностела бывает трёх типов: эктофлойная (соленоксилия), амфифлойная (соленостела) и диктиостела. Робким голосом спросил: «Можно я буду звать тебя просто Камелия?»
Подмечено было верно… за те полчаса, пока кондиционер впустую нагревал воздух, они оба вспотели, однако Камелия не пахла ничем – вообще ничем, возбуждая в памяти Парфюмера, камелии и дайяков, бессмертных ублюдков-охотников из одного киберпанк-эпоса. Иона вгляделся в душу девушке и понял ее прошлое.
Камелия, профессиональная иммигрантка, пересекшая еще в три года государственную границу Советского Союза в ящике из-под телевизора (который она, наверно, и съела), с тех пор межгалактическим странником путешествует по странам Европы. За четыре года она умудрилась багажом да автостопом добраться до Ливерпуля, а оттуда – в Саутгемптон. Ну, а там уже и Иона, мечтающий о местном почтовом коде S015, подобрал ее, предложив довезти в страну свободы. Что самое интересное, так это не то, что Титаник имел ослабленное ребро жесткости справа, а то, что крейсера типа «Саутгемптон» создавались как ответ на японский "Mogami" со стопятидесятимиллиметровыми орудиями. А ведь до 1930 года рулевому подавались команды относительно штурвала, а не подводного пера руля – команда "Право на борт" означала поворот носовой части влево. Поэтому когда Иона влез руками под одежду Камелии, она шумно выдохнула и прошептала: «Лево руля!»
Вот я сижу, и на мои плечи накинута, словно бурка какого-то ветхозаветного генерала, в свои молодые годы храбро освобождавшего заложников мертвого Петербурга, о котором там же пел Шевчук, голосом, страстным, как гитара, жалуясь попеременно между второй и четвертой строчками о страшном положении доброго дяди алкоголя, который гнали еще древние греки, а в Ирландии им становились святыми.
И подобное можно продолжать сколько угодно, ведь к каждому свободному слову в этом предложении мой мозг высветит ассоциацию.
Но это ведь глупо, как и мысли наивной девочки в заброшенной, но отдраенной чайной, полной запахов любви и бакенов, которыми клан Рю до сих пор защищает свою совесть на темных улицах небесного посольства китая, благо все те самураи уже погибли.