ثُمَّ ٱلْجَحِيمَ صَلُّوهُ
Иона плыл, держась за объемистый чемодан, между осколков Титаника, и высматривал выживших. Мимо проплыла газета «Московский Комсомолец», такая широкая и толстая, что на ней, как на плоту, сидел плотный старичок и наворачивал себе бутерброд, думая о том, когда же ему, наконец, удастся попасть в свое родное бунгало на американском побережье Тихого океана. Иона умудрился рассмотреть один из заголовков под изгибами мокрого стариковского пиджака: «Нашей компанией наконец-то выпущены в продажу модели двуспальных чемоданов со всеми удобствами» - гласил он, набранный гарнитурой «Таймс светлая», двенадцатым кеглем.
«Причем здесь кегли?» - только и подумал Иона, радуясь за свой водонепроницаемый и тоже двуспальный чемодан, а так же личному родству с Йоном Тихим, по чьему однофамильцу он как раз и плыл, причем не важно было, что лайнер Титаник был трансатлантическим. Где-то снизу раздались звуки бравурного марша, и секундой позже по волнам уже мчалась гротескной формы подводная лодка, зачем-то выкрашенная золотой краской. За ней гнался цветастый кит, словно выплывший из битловского Моря Монстров. Иона подумал: «Вот и пришли за мной», и замахал рукой, голосуя. Старичок со всеми забытой газеты прикрикнул на него: «Не машите руками, юноша, вы мне сыр масдай забрызгаете!»
Иона обезоруживающе улыбнулся, обнял свой чемодан, и сжался в комок, чтобы легче пройти, крикнув: «До Америки, пожалуйста!»
Кит кивнул, разинул зубастую пасть, и проглотил святого юношу.
Вокруг было темно – хоть коллегу Валентина зови, который, как известно, с рождения был слеп. Пришлось ковыряться в замке чемодана на ощупь, что было не очень приятно, так как сверху капало (желудочный сок, возможно), и неудержимо пахло креветками, которых рожденный в рыбацком городке Назарете Иона с детства тихо ненавидел.
Наконец замок щелкнул. Из чемодана хлынул свет, и Иона, так же известный как Юнус бин Мета, увидел унылую картину: чрево кита оказалось заполнено осколками кораблей разных эпох, а в самом центре брюха даже гордо возлежало космическое блюдце. Из чемодана высунулась тонкая девичья рука, поманившая Иону, и он с радостью залез внутрь – не для того же он тащил за собой эту сверхкомфортабельную тару, да еще и с пассажиркой, чтобы так просто внутри кита все и бросить. Его левая рука привычно пробежала по гибкой упругой спине безбилетницы, а пальцы правой защелкнули герметичные створки чемодана.
А тем временем снаружи (чемодана, но не кита) полным ходом проходил слет капитанов проглоченных кораблей. Барон Мюнхгаузен, местный житель со стажем, предложил разделить глотку кита чьей-то самой длинной мачтой пока остальные корабли будут выплывать из его желудка. Все согласились, так что дело осталось за малым: дождаться, пока кит откроет рот. Распорщиками были торжественно объявлены цереане: их мачта принимала субволновые послания, и потому могла телескопически раскладываться до жутковатых размеров.
Мимо чемодана проплыли огромные тени кораблей, которые разбивал в брызги луч света, просочившийся из далекой разверзнутой пасти. Мюнхгаузен махал руками, контролируя трафик. Мачта цереан, оказавшаяся гигантским вибратором, надежно встала между челюстей, и галеоны один за другим вырвались на свободу. А там уже и вспомнились все прошлые обиды, и снова французские галеры подняли огонь по английским парусам, персидские тригионы столкнулись с греческими биремами, тай-файтеры – с крестокрылами…
И над всем этим в своей скромной шлюпке возвышался печальный пацифист-барон, одетый в доспехи тосэй-гусоку, которые, как известно любому самураю, отличие от старых доспехов кодзан-до, состоящих из множества мелких пластинок, соединенных шелковым шнуром, изготавливались из широких многослойных металлических, реже кожаных, пластин, и потому были более надежными. Мюнхгаузен перешагнул через переплетения тросов и шлангов на палубе шлюпки и сел в уже такое родное седло пушечного ядра. Штурвал послушно лег в окантованные крыльцами кохирэ (к концу XV века часто заменявшие наплечники содэ, насколько известно всякому хатамото) ладони, взревел двойной ионный (прямо как кофе!) движок, и ядро взмыло в заполненный редкой моросью и штормовым предупреждением воздух.
Римский воевода, пронзенный вражьей стрелой, вдруг заметил улетающего барона, и подумал: «Фига себе летает! Недаром Тит Ливий говорил, что некоторые греки из зависти к римской славе готовы превозносить даже парфян…» - и скорбно умер. Последним, что он увидел в своей жизни, было название книги со стола навигатора: «Суй против Когурё – малоизвестные подробности».
А тем временем в чемодане…
«Причем здесь кегли?» - только и подумал Иона, радуясь за свой водонепроницаемый и тоже двуспальный чемодан, а так же личному родству с Йоном Тихим, по чьему однофамильцу он как раз и плыл, причем не важно было, что лайнер Титаник был трансатлантическим. Где-то снизу раздались звуки бравурного марша, и секундой позже по волнам уже мчалась гротескной формы подводная лодка, зачем-то выкрашенная золотой краской. За ней гнался цветастый кит, словно выплывший из битловского Моря Монстров. Иона подумал: «Вот и пришли за мной», и замахал рукой, голосуя. Старичок со всеми забытой газеты прикрикнул на него: «Не машите руками, юноша, вы мне сыр масдай забрызгаете!»
Иона обезоруживающе улыбнулся, обнял свой чемодан, и сжался в комок, чтобы легче пройти, крикнув: «До Америки, пожалуйста!»
Кит кивнул, разинул зубастую пасть, и проглотил святого юношу.
Вокруг было темно – хоть коллегу Валентина зови, который, как известно, с рождения был слеп. Пришлось ковыряться в замке чемодана на ощупь, что было не очень приятно, так как сверху капало (желудочный сок, возможно), и неудержимо пахло креветками, которых рожденный в рыбацком городке Назарете Иона с детства тихо ненавидел.
Наконец замок щелкнул. Из чемодана хлынул свет, и Иона, так же известный как Юнус бин Мета, увидел унылую картину: чрево кита оказалось заполнено осколками кораблей разных эпох, а в самом центре брюха даже гордо возлежало космическое блюдце. Из чемодана высунулась тонкая девичья рука, поманившая Иону, и он с радостью залез внутрь – не для того же он тащил за собой эту сверхкомфортабельную тару, да еще и с пассажиркой, чтобы так просто внутри кита все и бросить. Его левая рука привычно пробежала по гибкой упругой спине безбилетницы, а пальцы правой защелкнули герметичные створки чемодана.
А тем временем снаружи (чемодана, но не кита) полным ходом проходил слет капитанов проглоченных кораблей. Барон Мюнхгаузен, местный житель со стажем, предложил разделить глотку кита чьей-то самой длинной мачтой пока остальные корабли будут выплывать из его желудка. Все согласились, так что дело осталось за малым: дождаться, пока кит откроет рот. Распорщиками были торжественно объявлены цереане: их мачта принимала субволновые послания, и потому могла телескопически раскладываться до жутковатых размеров.
Мимо чемодана проплыли огромные тени кораблей, которые разбивал в брызги луч света, просочившийся из далекой разверзнутой пасти. Мюнхгаузен махал руками, контролируя трафик. Мачта цереан, оказавшаяся гигантским вибратором, надежно встала между челюстей, и галеоны один за другим вырвались на свободу. А там уже и вспомнились все прошлые обиды, и снова французские галеры подняли огонь по английским парусам, персидские тригионы столкнулись с греческими биремами, тай-файтеры – с крестокрылами…
И над всем этим в своей скромной шлюпке возвышался печальный пацифист-барон, одетый в доспехи тосэй-гусоку, которые, как известно любому самураю, отличие от старых доспехов кодзан-до, состоящих из множества мелких пластинок, соединенных шелковым шнуром, изготавливались из широких многослойных металлических, реже кожаных, пластин, и потому были более надежными. Мюнхгаузен перешагнул через переплетения тросов и шлангов на палубе шлюпки и сел в уже такое родное седло пушечного ядра. Штурвал послушно лег в окантованные крыльцами кохирэ (к концу XV века часто заменявшие наплечники содэ, насколько известно всякому хатамото) ладони, взревел двойной ионный (прямо как кофе!) движок, и ядро взмыло в заполненный редкой моросью и штормовым предупреждением воздух.
Римский воевода, пронзенный вражьей стрелой, вдруг заметил улетающего барона, и подумал: «Фига себе летает! Недаром Тит Ливий говорил, что некоторые греки из зависти к римской славе готовы превозносить даже парфян…» - и скорбно умер. Последним, что он увидел в своей жизни, было название книги со стола навигатора: «Суй против Когурё – малоизвестные подробности».
А тем временем в чемодане…