ثُمَّ ٱلْجَحِيمَ صَلُّوهُ
рабле предстал передо мной как вездесующий демиург, идущий на все, чтобы раскрыть и извратить ссут человеческую, ведь в своих произведениях он вытаскивает наружу и возводит в культ все человеческие инстинкты, выставляя всю их подноготную и гипертрофируя ее. И так же как зажатые в многогранных социальных рамках, но сравнительно обеспеченные пищей японцы нашли себя в подобной гипертрофированной литературе как эротические сочинители, Рабле, являясь истинным сыном своей ужасно голодной эпохи, поет гимн еде - еде безумной, безразборной, дикой и необузданной. В еде для рабле и перемешиваются все основные инстинкты человечества - инстинкт эроса, танатоса, общения и питания. Пир рабле становится социальным звеном, соединяющим персонажей, но также это и праздник единения со смертью - умерщвления пищи, и в то же время победы, отделения от собственной гибели. в то же время, нельзя отобрать из этих пиршественных образов и эротические подкасты. в его сумасшедшую от голода и внезапных пиров, жизни и внезапной болезни эпоху для того чтобы не то, чтобы шокировать, а заинтересовать, рабле понадобилось не просто гипертрофировать истину, он уже не отталкивается от реальности, скользя где-то рядом. многие образы фантастичны нах