Еще в 1923 году Маяковский начал думать о поездке в Америку. Поездку он намеревался осуществить через год, однако удалось ему это лишь в двадцать пятом "в интересах нашей страны" (необходимость "ездить" диктовалась и интересами политики партии: писатели и поэты путешествовали для конкретного изучения враждебного окружения и установления интеллектуальных контактов и культурных связей молодой Советской страны с "заграницами"). «Полпред стиха Страны Советов» побывал также в Польше, Чехословакии, Германии, Франции, Испании, Кубе и Мексике. Общим результатом "командировки" в США (вернее, в САСШ – Североамериканские Соединенные Штаты) было создание цикла стихов об Америке и очерков "Мое открытие Америки", публикация которых явилась крупным событием в 20-е годы. Этот текст несет не только литературную и художественную ценность, но также является богатым источником информации об Америке двадцатых годов. Автор полагается только на свои наблюдения, лишь изредка возвращаясь к своему пропагандистскому стилю, ведь излагать он собирается «вместо выдуманных интересностей о скучных вещах, образов и метафор - вещи, интересные сами по себе». Из приведенного выше отрывка, повествующего о приезде в Нью-Йорк и первых от него впечатлениях, можно узнать о транспортной системе САСШ (и об авиации в частности), о раздельном быте белых и черных, о широком распространении и видах рекламы. Детально описана подземная железная дорога; много внимания уделено Нью-Йоркским вокзалам. Из слов Маяковского становится ясно, что даже окраины Нью-Йорка предельно урбанизированы: «За час до станции въезжаешь в непрерывную гущу труб, крыш, двухэтажных стен стальных ферм воздушной железной дороги. С каждым шагом на крыши нарастает по этажу». Вид из окна вагона на въезде в город - непрерывный поток «пароходных доков, угольных станций, электрических установок, сталелитейных и медикаментных заводов». Впрочем, «вылизанные дороги, измурашенные фордами, какие-то строения технической фантастики» соседствуют с «техасскими ковбойскими домами с мелкой сеткой от комаров и москитов в окнах, с диванами-гамаками на огромных террасах»: уже тогда формируется идеализированная в пятидесятых годах «коттеджная Америка». Пенсильвэния-стэйшен и ее плавный переход в «собвей» поражает поэта; из последующих записей можно делать выводы о высоком уровне урбанизации Нью-Йорка уже тогда - в середине двадцатых. Вокзал оборудован системой лифтов, разделен на несколько ярусов галерей и балконов «с машущими платками встречающей и провожающей массы», рупоры и радио уже используются для объявления прибытий и отправлений. Маяковский отмечает, что станции, как и все общественные места, перерезаны «ровно пополам: половина для (…) белых, половина — для черных, “фор нигрос”, с собственными деревянными стульями, собственной кассой». Вообще много внимания в этих путевых заметках уделено бесправности черных, которых автор считает «достаточно сухим порохом для взрывов революции». Тем не менее, Маяковский критикует своего современника товарища Поморского, журналиста из «Правды», ставившего в пример Нью-Йоркским вокзалам берлинские Цоо и Фридрихштрассе. «Внешне — пейзажно, по урбанистическому ощущению, нью-йоркские вокзалы — один из самых гордых видов мира». Вернувшемуся в Старый свет поэту Европа покажется «по сравнению с Америкой (…) жалкими лачугами». Маяковский отмечает, что в черте города паровозы сменяются электровозами, которые свободно могут двигаться и под землей, ныряя в «подземный город с тысячами сводов и черных тоннелей, заштрихованных блестящими рельсами», где «долго бьется и висит каждый рев, стук и свист». Нью-Йоркский сабвей уже тогда погружается в «кажущуюся путаницу поездов» — Маяковский передает ощущения человека, впервые попавшего в подземку словами почти фольклорных русских, приехавших из тихой Канады: «Пропали, братцы, живьем в могилу загнали, куда ж отсюда выберешься?» Особое внимание в тексте уделяется техническим новинкам: будучи профаном в механике, Маяковский, тем не менее, испытывал жгучий интерес к авиации, с восхищением описывая сторожевые пограничные американские аэропланы. Однако он отмечает, что запрет пассажирских авиарейсов лоббируется могущественными железнодорожными компаниями, смакующими и использующими для агитации против полетов каждую воздушную катастрофу. Сам Маяковский стал свидетелем катастрофы дирижабля «Шенандоа» третьего сентября 1925 года (погибли четырнадцать человек, хотя Маяковский пишет о том, что «семнадцать вслизились в землю вместе с окрошкой оболочки и стальных тросов»). «И вот в Соединенных Штатах почти нет пассажирских полетов», хотя Форд уже выпустил первый свой аэроплан стоимостью в 25 000 долларов и поставил его в Нью-Йорке в универсальном магазине Ванамекер, — там, где много лет назад был выставлен первый авто-фордик. Удивление у автора вызывает расточительность американцев в отношении рекламы (с «двадцатиэтажных небоскребов Филадельфии уже сияло настоящее дневное рекламное нежалеемое, неэкономимое электричество»). Мощности рекламных неонов хватает, чтобы осветить ночные авиагонки в небе. Можно также сделать вывод, что для жителя двадцатых годов прошлого века двадцать этажей – очень внушительная высота. Отели оборудованы бесконечными торговыми рядами, справочными бюро, в них можно найти «все, что нужно торгующему гражданину: почты, банки, телеграфы, любые товары» в никогда не закрывающихся магазинах — «от мороженных и закусочных до посудных и мебельных». Более того, прямо из отеля, спустившись на лифте в «собвей», можно добраться как в Даунтаун – банковский, деловой Нью-Йорк, так и к любому вокзалу, да и вообще в любую точку города. Фактически, в Нью-Йорке двадцатых можно жить, ни разу не выбираясь под открытое небо, отчасти потому, что «едва ли кто-то представляет себе ясно этот лабиринт». Весь текст пронизан тонкими идеологическими намеками, однако читается удивительно легко: по-маяковски напыщенные и в то же самое время органичные, естественные неологизмы и метафоры расцвечивают рассказ и делают даже скупо, в двух словах описанные события и явления зримыми и осязаемыми.
-
-
13.01.2009 в 18:46Общим результатом "командировки" в США (вернее, в САСШ – Североамериканские Соединенные Штаты) было создание цикла стихов об Америке и очерков "Мое открытие Америки", публикация которых явилась крупным событием в 20-е годы. Этот текст несет не только литературную и художественную ценность, но также является богатым источником информации об Америке двадцатых годов. Автор полагается только на свои наблюдения, лишь изредка возвращаясь к своему пропагандистскому стилю, ведь излагать он собирается «вместо выдуманных интересностей о скучных вещах, образов и метафор - вещи, интересные сами по себе».
Из приведенного выше отрывка, повествующего о приезде в Нью-Йорк и первых от него впечатлениях, можно узнать о транспортной системе САСШ (и об авиации в частности), о раздельном быте белых и черных, о широком распространении и видах рекламы. Детально описана подземная железная дорога; много внимания уделено Нью-Йоркским вокзалам.
Из слов Маяковского становится ясно, что даже окраины Нью-Йорка предельно урбанизированы: «За час до станции въезжаешь в непрерывную гущу труб, крыш, двухэтажных стен стальных ферм воздушной железной дороги. С каждым шагом на крыши нарастает по этажу». Вид из окна вагона на въезде в город - непрерывный поток «пароходных доков, угольных станций, электрических установок, сталелитейных и медикаментных заводов».
Впрочем, «вылизанные дороги, измурашенные фордами, какие-то строения технической фантастики» соседствуют с «техасскими ковбойскими домами с мелкой сеткой от комаров и москитов в окнах, с диванами-гамаками на огромных террасах»: уже тогда формируется идеализированная в пятидесятых годах «коттеджная Америка».
Пенсильвэния-стэйшен и ее плавный переход в «собвей» поражает поэта; из последующих записей можно делать выводы о высоком уровне урбанизации Нью-Йорка уже тогда - в середине двадцатых. Вокзал оборудован системой лифтов, разделен на несколько ярусов галерей и балконов «с машущими платками встречающей и провожающей массы», рупоры и радио уже используются для объявления прибытий и отправлений. Маяковский отмечает, что станции, как и все общественные места, перерезаны «ровно пополам: половина для (…) белых, половина — для черных, “фор нигрос”, с собственными деревянными стульями, собственной кассой». Вообще много внимания в этих путевых заметках уделено бесправности черных, которых автор считает «достаточно сухим порохом для взрывов революции».
Тем не менее, Маяковский критикует своего современника товарища Поморского, журналиста из «Правды», ставившего в пример Нью-Йоркским вокзалам берлинские Цоо и Фридрихштрассе. «Внешне — пейзажно, по урбанистическому ощущению, нью-йоркские вокзалы — один из самых гордых видов мира». Вернувшемуся в Старый свет поэту Европа покажется «по сравнению с Америкой (…) жалкими лачугами».
Маяковский отмечает, что в черте города паровозы сменяются электровозами, которые свободно могут двигаться и под землей, ныряя в «подземный город с тысячами сводов и черных тоннелей, заштрихованных блестящими рельсами», где «долго бьется и висит каждый рев, стук и свист».
Нью-Йоркский сабвей уже тогда погружается в «кажущуюся путаницу поездов» — Маяковский передает ощущения человека, впервые попавшего в подземку словами почти фольклорных русских, приехавших из тихой Канады: «Пропали, братцы, живьем в могилу загнали, куда ж отсюда выберешься?»
Особое внимание в тексте уделяется техническим новинкам: будучи профаном в механике, Маяковский, тем не менее, испытывал жгучий интерес к авиации, с восхищением описывая сторожевые пограничные американские аэропланы. Однако он отмечает, что запрет пассажирских авиарейсов лоббируется могущественными железнодорожными компаниями, смакующими и использующими для агитации против полетов каждую воздушную катастрофу. Сам Маяковский стал свидетелем катастрофы дирижабля «Шенандоа» третьего сентября 1925 года (погибли четырнадцать человек, хотя Маяковский пишет о том, что «семнадцать вслизились в землю вместе с окрошкой оболочки и стальных тросов»).
«И вот в Соединенных Штатах почти нет пассажирских полетов», хотя Форд уже выпустил первый свой аэроплан стоимостью в 25 000 долларов и поставил его в Нью-Йорке в универсальном магазине Ванамекер, — там, где много лет назад был выставлен первый авто-фордик.
Удивление у автора вызывает расточительность американцев в отношении рекламы (с «двадцатиэтажных небоскребов Филадельфии уже сияло настоящее дневное рекламное нежалеемое, неэкономимое электричество»). Мощности рекламных неонов хватает, чтобы осветить ночные авиагонки в небе. Можно также сделать вывод, что для жителя двадцатых годов прошлого века двадцать этажей – очень внушительная высота.
Отели оборудованы бесконечными торговыми рядами, справочными бюро, в них можно найти «все, что нужно торгующему гражданину: почты, банки, телеграфы, любые товары» в никогда не закрывающихся магазинах — «от мороженных и закусочных до посудных и мебельных». Более того, прямо из отеля, спустившись на лифте в «собвей», можно добраться как в Даунтаун – банковский, деловой Нью-Йорк, так и к любому вокзалу, да и вообще в любую точку города. Фактически, в Нью-Йорке двадцатых можно жить, ни разу не выбираясь под открытое небо, отчасти потому, что «едва ли кто-то представляет себе ясно этот лабиринт».
Весь текст пронизан тонкими идеологическими намеками, однако читается удивительно легко: по-маяковски напыщенные и в то же самое время органичные, естественные неологизмы и метафоры расцвечивают рассказ и делают даже скупо, в двух словах описанные события и явления зримыми и осязаемыми.
-
-
13.01.2009 в 18:57Даже фотоаппарата у меня нет, чтобы отсканитьт
ну что за глупость