ثُمَّ ٱلْجَحِيمَ صَلُّوهُ
читать дальшеСнова октябрь. Я – в Битце. Вдыхаю осенний воздух парка, кожей ощущаю приятную прохладу, просачивающуюся сквозь согретую солнцем одежду. Свернув с тропинки, двигаюсь глубже в чащу, слушаю лес. А все шепчет с придыханием, смакуя, повторяет два теплых слова: «Бабье лето, бабье лето!..»
Делаю шаг – прелая палая листва под ногами сминается с влажным гнилым звуком. Лес вдруг вздыхает потоком воздуха и, встрепенувшись, заполняет мир гудящим шорохом – тысячи листьев, каждый по-своему шумит на ветру. А вы знаете, что у каждого дерева есть свой звук? Что гул дубрав – басовитый, уверенный, – звучит гораздо ниже шелеста березняка или шипения ив? Листья берез почти не звучат, а вот их упругая кора, кудряво отстающая от ствола, потрескивает, шуршит на ветру. Вы когда-нибудь слышали, как сосны поют – почти стонут – свою грозную, грустную и давящую песню-плач? Возможно, сосны напевают о грядущих лишениях, ведь рядом, всего лишь в десятке шагов расположился авангард их воинственных соседей – елей, наползающих на сосняк, душащих подлесок своими густыми, не пропускающими свет лапами и насыщающих почву кислотами. Впрочем, ели тоже говорят нам о чем-то, хоть эти вибрации и сложно почувствовать. Ведь не случайно именно из этих деревьев создают деки для лучших скрипок, роялей, гитар, виолончелей, альтов – их древесина очень равномерна и потому медленнее «гасит» звук струны.
Моросит. Нарастающее мягкое шипение растекается во все стороны света – словно, раскрыв картонную книжку-игрушку, вдруг обнаруживаешь внутри сложную трехмерную панораму. Дождь крепчает, и вот уже можно различить глухой перестук пока редких ливневых капель об упругие листья деревьев, поднять руку и поймать с громким «шлеп!» шарик воды в ладонь. Джазовая ритм-партия, которую выстукивает дождь, все усложняется, синкопируется. Вновь становится сложно разобрать голоса отдельных капель, рокот воды разглаживается, становится равномерным. Вода наигрывает сложные тремоло, дирижирует целым хором лесной перкуссии. Звук приходит отовсюду, и каждая секунда его уникальна. Все течет, вибрирует, очищается. В двух шагах от меня приглушенным, но ощутимым всем телом «пхх!» взрывается, выбрасывая споры в воздух, гриб-дождевик. Но вот тысячи звуков выбиваются из ритма, стихают, вырождаются в шепот, заглушаемый нежным ветерком. Дождь отступает. Запоздалый арьергард воды вяло похлопывает по влажной пахучей земле. Лес наполняется тихим звоном, насыщая фантастическими отзвуками редкое бульканье и плюханье – то неохотно стекает с листвы живая вода. Вот бук – он издает мелодичное журчание. Его листья не стряхивают с себя капли, а собирают воду, потом по специальным желобкам в ветвях стекающую к основанию ствола – так дерево не позволяет влаге разбрызгиваться и доставляет ее всю к своим корням.
А под кленом, прародителем флейт и кларнетов, в куче янтарно-медовых листьев ползет слизень. Скользит в собственной влажной дорожке. Любопытно шевелит своими оптическими щупальцами, будто мечтает потрогать все, что видит. Спешит на теневую сторону очередного листа. Он движется абсолютно бесшумно, даже создает вокруг себя облако давящей тишины. Эта тишина затекает в уши, удивляет, парализует. Так и сижу на корточках, наблюдаю за уползающим слизнем, раскрыв рот и задержав дыхание.
Летом воздух здесь гудит жарой. Грубо, зазубрено шуршит разнотравье, над цветами жужжат опылители – контрабасовые шмели-плотники, пчелы-виолончелисты и танцующие вокруг скромные северные бабочки. Редко когда увидишь среди этих схожих старых дев какого-нибудь скромно подмигивающего крыльями яркого, праздничного парусника. Тревожно пищат комары. В воздухе болтаются тяжеловесные жуки. Некоторые жуки умеют в случае опасности (например, если поймать их и аккуратно спрятать между ладошек) издавать печальный неуверенный скрип, напоминающий игру неумелого скрипача, вдохновившегося несмазанной дверью. Для этого у них на среднеспинке имеется специальный выпуклый валик с крохотными насечками – при необходимости жук может, словно смычком, потереть этим валиком по острому заднему краю переднеспинки. Иногда такие жуки скрипят не с целью испугать схватившего их хищника, а «для себя» – например, чтобы скрасить долгую пешую дорогу. Бывает, идешь вечером сквозь парк, а навстречу из темноты, пригибая траву, попискивая отрывистым глиссандо, мчится, перебегая тропинку, кажущийся в темноте огромным жучара. Ему подыгрывает оркестр сверчков-полуночников (кузнечиков?). Где-то вдалеке высоким меланхоличным голосом самец и самка сплюшки дуэтом поют себе под нос: «Пюю, пюю»…
Птицы – обладательницы крайне изысканного средства коммуникации. Птичий голос, как и голос животных, порождает воздух, однако вибрируют не голосовые связки, а стенки сиринкса – специального органа, расположенного в точке бифуркации трахеи и бронх. Из-за наличия двух вибрирующих мембран некоторые птицы (например, соловьи и скворцы) способны издавать сразу два звука и – фактически – петь «дуэтом» сами с собой. Поэтому столь разнообразны птичьи песни и голоса. На самом деле, ни одна другая группа животных (кроме, разве что, вооруженного высокотехнологичной аппаратурой человека) не может производить такого количества отличных звуков. И даже человеческая речь, музыка и шумы не сравнятся красотой с голосами певчих птиц. А какой природный талант у птиц-пересмешников! Из них в Москве можно встретить ворона – талантливого имитатора с горбатым носом и бородкой кавказского горца, не зря почитающегося среди птиц интеллектуалом. В неволе, среди сравнительной бедноты естественных звуков, он прекрасно усваивает человеческий язык, учится понимать его и даже может общаться с людьми (хотя обычно словарный запас подобных птиц исчисляется двадцатью-пятьюдесятью словами, некоторые пожилые вороны-мудрецы знают до тысячи слов). А в естественной среде ворон подражает всему и вся.
Снова я – двигаюсь на север. Постепенно все лесные шумы затихают и уступают место хриплому гулу. Я выхожу к забору, покрытому облупленной черной краской и пылью. К этому времени неприятный ушам гул, перемежающийся со скрежетом, становится невыносимо громким, едким, ведь источник звука наконец появляется в моем поле зрения. Это дорога. Кольцевая.
Все пронизано струнами меж- и внутривидовых коммуникаций.
Один сами деревьья двоеточие их листья ветки стволы
Два палая листва внизу
Три значит двоеточие звеюшки двоеточие короче насекомые тире жуки значит стрекозы комары так эм беспозвоночные типо слизняк (няк!) аэ аххрхэххаа аээээ птички птички жищные и пивучие вороны бэээр вороны вороны а значит как их типа амфибии ква ква брекеке мекопитающие ёж
Делаю шаг – прелая палая листва под ногами сминается с влажным гнилым звуком. Лес вдруг вздыхает потоком воздуха и, встрепенувшись, заполняет мир гудящим шорохом – тысячи листьев, каждый по-своему шумит на ветру. А вы знаете, что у каждого дерева есть свой звук? Что гул дубрав – басовитый, уверенный, – звучит гораздо ниже шелеста березняка или шипения ив? Листья берез почти не звучат, а вот их упругая кора, кудряво отстающая от ствола, потрескивает, шуршит на ветру. Вы когда-нибудь слышали, как сосны поют – почти стонут – свою грозную, грустную и давящую песню-плач? Возможно, сосны напевают о грядущих лишениях, ведь рядом, всего лишь в десятке шагов расположился авангард их воинственных соседей – елей, наползающих на сосняк, душащих подлесок своими густыми, не пропускающими свет лапами и насыщающих почву кислотами. Впрочем, ели тоже говорят нам о чем-то, хоть эти вибрации и сложно почувствовать. Ведь не случайно именно из этих деревьев создают деки для лучших скрипок, роялей, гитар, виолончелей, альтов – их древесина очень равномерна и потому медленнее «гасит» звук струны.
Моросит. Нарастающее мягкое шипение растекается во все стороны света – словно, раскрыв картонную книжку-игрушку, вдруг обнаруживаешь внутри сложную трехмерную панораму. Дождь крепчает, и вот уже можно различить глухой перестук пока редких ливневых капель об упругие листья деревьев, поднять руку и поймать с громким «шлеп!» шарик воды в ладонь. Джазовая ритм-партия, которую выстукивает дождь, все усложняется, синкопируется. Вновь становится сложно разобрать голоса отдельных капель, рокот воды разглаживается, становится равномерным. Вода наигрывает сложные тремоло, дирижирует целым хором лесной перкуссии. Звук приходит отовсюду, и каждая секунда его уникальна. Все течет, вибрирует, очищается. В двух шагах от меня приглушенным, но ощутимым всем телом «пхх!» взрывается, выбрасывая споры в воздух, гриб-дождевик. Но вот тысячи звуков выбиваются из ритма, стихают, вырождаются в шепот, заглушаемый нежным ветерком. Дождь отступает. Запоздалый арьергард воды вяло похлопывает по влажной пахучей земле. Лес наполняется тихим звоном, насыщая фантастическими отзвуками редкое бульканье и плюханье – то неохотно стекает с листвы живая вода. Вот бук – он издает мелодичное журчание. Его листья не стряхивают с себя капли, а собирают воду, потом по специальным желобкам в ветвях стекающую к основанию ствола – так дерево не позволяет влаге разбрызгиваться и доставляет ее всю к своим корням.
А под кленом, прародителем флейт и кларнетов, в куче янтарно-медовых листьев ползет слизень. Скользит в собственной влажной дорожке. Любопытно шевелит своими оптическими щупальцами, будто мечтает потрогать все, что видит. Спешит на теневую сторону очередного листа. Он движется абсолютно бесшумно, даже создает вокруг себя облако давящей тишины. Эта тишина затекает в уши, удивляет, парализует. Так и сижу на корточках, наблюдаю за уползающим слизнем, раскрыв рот и задержав дыхание.
Летом воздух здесь гудит жарой. Грубо, зазубрено шуршит разнотравье, над цветами жужжат опылители – контрабасовые шмели-плотники, пчелы-виолончелисты и танцующие вокруг скромные северные бабочки. Редко когда увидишь среди этих схожих старых дев какого-нибудь скромно подмигивающего крыльями яркого, праздничного парусника. Тревожно пищат комары. В воздухе болтаются тяжеловесные жуки. Некоторые жуки умеют в случае опасности (например, если поймать их и аккуратно спрятать между ладошек) издавать печальный неуверенный скрип, напоминающий игру неумелого скрипача, вдохновившегося несмазанной дверью. Для этого у них на среднеспинке имеется специальный выпуклый валик с крохотными насечками – при необходимости жук может, словно смычком, потереть этим валиком по острому заднему краю переднеспинки. Иногда такие жуки скрипят не с целью испугать схватившего их хищника, а «для себя» – например, чтобы скрасить долгую пешую дорогу. Бывает, идешь вечером сквозь парк, а навстречу из темноты, пригибая траву, попискивая отрывистым глиссандо, мчится, перебегая тропинку, кажущийся в темноте огромным жучара. Ему подыгрывает оркестр сверчков-полуночников (кузнечиков?). Где-то вдалеке высоким меланхоличным голосом самец и самка сплюшки дуэтом поют себе под нос: «Пюю, пюю»…
Птицы – обладательницы крайне изысканного средства коммуникации. Птичий голос, как и голос животных, порождает воздух, однако вибрируют не голосовые связки, а стенки сиринкса – специального органа, расположенного в точке бифуркации трахеи и бронх. Из-за наличия двух вибрирующих мембран некоторые птицы (например, соловьи и скворцы) способны издавать сразу два звука и – фактически – петь «дуэтом» сами с собой. Поэтому столь разнообразны птичьи песни и голоса. На самом деле, ни одна другая группа животных (кроме, разве что, вооруженного высокотехнологичной аппаратурой человека) не может производить такого количества отличных звуков. И даже человеческая речь, музыка и шумы не сравнятся красотой с голосами певчих птиц. А какой природный талант у птиц-пересмешников! Из них в Москве можно встретить ворона – талантливого имитатора с горбатым носом и бородкой кавказского горца, не зря почитающегося среди птиц интеллектуалом. В неволе, среди сравнительной бедноты естественных звуков, он прекрасно усваивает человеческий язык, учится понимать его и даже может общаться с людьми (хотя обычно словарный запас подобных птиц исчисляется двадцатью-пятьюдесятью словами, некоторые пожилые вороны-мудрецы знают до тысячи слов). А в естественной среде ворон подражает всему и вся.
Снова я – двигаюсь на север. Постепенно все лесные шумы затихают и уступают место хриплому гулу. Я выхожу к забору, покрытому облупленной черной краской и пылью. К этому времени неприятный ушам гул, перемежающийся со скрежетом, становится невыносимо громким, едким, ведь источник звука наконец появляется в моем поле зрения. Это дорога. Кольцевая.
Все пронизано струнами меж- и внутривидовых коммуникаций.
Один сами деревьья двоеточие их листья ветки стволы
Два палая листва внизу
Три значит двоеточие звеюшки двоеточие короче насекомые тире жуки значит стрекозы комары так эм беспозвоночные типо слизняк (няк!) аэ аххрхэххаа аээээ птички птички жищные и пивучие вороны бэээр вороны вороны а значит как их типа амфибии ква ква брекеке мекопитающие ёж
-
-
21.06.2009 в 23:38-
-
21.06.2009 в 23:38